Адвокат Игорь Безруков: казнить нельзя! Помиловать.

Среди российских адвокатов среднего поколения есть ряд имен, которые безоговорочно можно отнести к элите современной корпорации. Они имеют блестящее образование, богатую практику, независимы в суждениях, обрели высокий авторитет в судебных кругах, активны в общественной жизни, оказывают влияние на государственную политику, успешно ведут свое дело. К числу таких адвокатов, несомненно, относится и Игорь БЕЗРУКОВ.

Всего десять лет назад ершистый оппонент стороны обвинения во владимирской глубинке, сегодня он профессионал широчайшего диапазона, чье имя хорошо известно не только у нас в стране, но и в Европе. В его жизненном багаже четырехлетнее депутатство в Верховном Совете (еще том, «ликвидированном» в октябре 1993 года — был председателем подкомитета Комитета по законодательству, членом Конституционной комиссии), девятилетнее «сидение» в президентской комиссии по помилованию. Он заслуженный юрист Российской Федерации. Доцент кафедры гражданского права и процесса Академии труда и социальных отношений. Директор адвокатского бюро «Безруков и Партнеры». И, наконец, член Международной Лиги за отмену смертной казни к 2000 году во всем мире «Не трогайте Каина».

Вот это «Не трогайте Каина» в предстоящем разговоре с Игорем Александровичем интриговало больше всего. Не секрет, что к отказу нашей страны от казни как высшей меры наказания отношение у людей неоднозначное. Большинство не приемлет акты милосердия к посягнувшим на жизнь. Но, возможно, это не они, милость к падшим призывающие, а большинство ошибается, неизменно требуя крови. Поэтому хотелось просто пообщаться и поближе узнать человека, уже тем неординарного и яркого, что поставил перед собой цель отмены смертной казни даже не в отдельно взятой стране, у себя на родине, а во всем мире.

— Чем вам, Игорь Александрович, больше приходится заниматься: своими обязанностями на кафедре, руководить фирмой или все же вести дела?

— Вести дела. Несмотря на то, что есть офис на Алексеевской, я там бываю редко. С бухгалтером встречаемся в метро. Бумаги подписал, печать поставил, и она побежала дальше. А у меня суды, общение с клиентами, подготовка к заседанию комиссии о помиловании. Эта комиссия заседает каждый вторник, начиная с 92-го. Я работаю в ней без отпусков, без какого-либо перерыва на каникулы. Рассматриваем в среднем 200 дел в одном заседании. Работаем с 14 до 18 часов. Все необходимые материалы членам комиссии предоставляют за неделю до заседания. Мы их тщательно изучаем, если надо, запрашиваем дополнительные справки, документы. А потом — определяемся с решением.

— Вы не подсчитывали, как часто лично вы голосовали за отмену смертной казни?

— Всегда. Включая голосование по Чикатило.

— Неужели пепел десятков замученных им жертв не стучал в ваше доброе сердце?

— Работая в Лиге, мы инициировали создание в Гааге международного уголовного суда. Его необходимость, как известно, диктовали события в Югославии. Обязательным условием создания суда мы ставили то, чтобы он не выносил смертных приговоров. А преступления там были более чудовищны, чем действия Чикатило. Возьмите тот же геноцид…

— Как часто расходятся решения суда и ваше мнение?

— Примерно на одну треть.

— То есть вы принципиально за смягчение приговора. У вас такое кредо, убеждение. Вы твердо знаете, что перед последним словом в знаменитом тыняновском «Казнить нельзя помиловать» должна стоять точка…

— Не только точка. Восклицательный знак. Два восклицательных знака. Перед последним словом и в конце предложения. И это касается не только литературного персонажа, поручика Киже, но и всех конкретных людей, кому выпал смертный приговор. Это кредо мое можно дополнить словами Жоржа Сименона: «Понимать людей, а не судить. В жизни нет преступников, есть только жертвы».

— Как вы пришли к такому убеждению? Когда это случилось?

— Не сразу. Процесс был долгим и мучительным.

Начинал я в знаменитых по книге Венички Ерофеева Петушках, где проработал 3 года, 3 месяца и 10 дней — не поленился подсчитать. А почему так скрупулезно считал, сейчас поймете. Меня часто посылали во Владимир по бесплатным делам. Я на это охотно соглашался, потому что не хотелось безвылазно сидеть в Петушках. К тому же я был совершенно безразличен к гонорарам. Меня особо не интересовало, на тысячу оно тянет, сто тысяч или миллион. Главное, чтоб было интересно, чтоб мои усилия помогли человеку, попавшему в беду. Среди этих дел были такие, от которых порой отказывались владимирские адвокаты — крупные растраты, мошенничество, убийства, грабежи, разбои.

Защищал многих председателей колхозов-миллионеров — тогда в моде была борьба с нетрудовыми доходами, шабашниками, приписками. Особенно памятно дело председателя колхоза «Рассвет» Скворцова. Дело вела областная прокуратура. Все знали, как тогда некоторые колхозы (я не хочу валить всех в одну кучу) становились миллионерами. Создавали подсобные хозяйства и выпускали продукцию, не соответствующую основной сфере деятельности хозяйства. Подобное дело «сшили» и Скворцову. Мне удалось убедить суд дать ему срок вдвое меньше, чем просил прокурор, — 7 лет. Но следствие, суд, приговор подорвали здоровье Скворцова. Он умер в тюрьме. Мне было тогда 22 года. И случай этот меня глубоко потряс. Это был первый толчок к изменению моих правовых и гуманистических убеждений.

— А когда в вашем сознании произошел окончательный переворот?

— Как-то попало ко мне дело молодого парня, Коли Хамзина, моего сверстника. Тогда нам было по 24 года. Его приговаривают к смертной казни. Вину свою он не отрицает. Мне же показалось — он не виноват. Не доказана его вина. Кассационная инстанция оставляет приговор областного Владимирского суда без изменения. После очередного отказа, в кассации, администрация Владимирского СИЗО доверила мне сообщить осужденному, что его в любой момент могут «шлепнуть». Тогда я впервые почувствовал, какая это жуть — идти к человеку и говорить, что смерть остается в силе.

Тогда существовало правило: если адвокат в порядке 49-й статьи УПК, то есть бесплатно, ведет дело, то в этом случае он не имеет права при смертном приговоре писать жалобу в надзорную инстанцию. В противном случае надо все согласовывать. Пошел к председателю Коллегии владимирских адвокатов Людмиле Васильевне Кулаковой, она и сейчас там работает. Объяснил ситуацию. Настаиваю: не верю, что Хамзин убийца. Хорошо, говорит, пиши в надзорную инстанцию. Написал, на имя тогдашнего председателя Верховного Суда РСФСР. Не питая никаких иллюзий, без всякой надежды. Приходит ответ. Пленум Верховного Суда отменяет дело за недоказанностью и направляет его на новое рассмотрение. Во Владимире шум. Тамошний суд славился качеством приговоров. Отмены смертной казни не было там лет 20, с 60-х годов.

Адвокаты идут ко мне, поздравляют, а я протеста еще не видел. Пошел к судье, а она запускает в меня чернильницей. Вот такие чисто деловые отношения были. Ничего, все нормально. Я зла не держу. И даже благодарен владимирским судьям-старикам. Они меня учили: хочешь быть хорошим адвокатом — подбери досье так, чтобы оно легко ложилось в основу протокола. Чтоб судья ничего не запрашивал. В таком духе я много мудрых советов от них получал.

После этого дело много раз направлялось на доследование уже областным судом. В итоге Хамзина осудили на 15 лет. Я спрашиваю, почему 15? Расстреляйте! Подошел к судье и говорю: «Ну расстреляй его, расстреляй! Ни одного нового обстоятельства у вас в деле не появилось». «Отстань!» Короче, жизнь Хамзину спасли в надежде, что найдется настоящий убийца.

— Вы полностью не отстояли Хамзина, но при этом выполнили в отечественном суде роль родоначальника нового вида экспертизы…

— У меня сразу же после ознакомления с делом возникло крупное сомнение. Хамзин, согласно следственным материалам, пил в компании вино, водку вприкуску с «колесами» — этаминалом натрия. По показаниям свидетелей, видевших его накануне преступления, он имел «горизонтальную походку», то есть был пьян в стельку. Как же мог Хамзин, невысокого роста, тщедушный парень, находясь в таком состоянии, в течение 40 минут изнасиловать физически здоровую, крепкую девушку, совершив при этом 4 законченных половых акта в извращенной форме, убить ее и успеть скрыться с места преступления? Я заявил ходатайство о проведении судебно-фармакологической экспертизы.

В зале судебного заседания гробовая тишина. Что, мол, это за фрукт такой? Такого рода экспертизы не существует! И суд отказывает.

Но Верховный Суд отметил, что экспертиза должна назначаться тогда, когда требуются специальные познания. Согласно этому решению облсуд провел-таки ту самую судебно-фармакологическую экспертизу. Она показала, что таблетки этаминал натрия усиливают степень опьянения. Я лишний раз убедился: мой подзащитный Коля Хамзин вряд ли был способен на те действия, которые ему приписал суд.

С тех пор судебно-фармакологическая экспертиза неотъемлемая часть нашего судопроизводства.

И вот тогда, в 83-м, я сделал для себя потрясающее открытие — человека ни за что чуть не расстреляли! В таком возрасте. Похоже — не виноватого. Могла произойти непоправимая ошибка. Во мне все как бы перевернулось И для меня стала противна смерть. Насильственная смерть.

Я начал размышлять, искать необходимые книги, взялся за религиозную литературу, много раз перечитывал Евангелие. Так для меня родилась истина: лишать человека жизни, прикрываясь именем государства, — богопротивное дело.

— Эта позиция, новые убеждения и привели вас в организацию «Не трогайте Каина»? Как это произошло?

— Я не просто пришел в эту организацию, а стал одним из ее учредителей, членом Совета директоров. Она существует в Риме с 1992 года. Мы поставили себе цель добиться отмены смертной казни во всем мире к 2000-му году. Задумали эту организацию итальянцы, представители Радикальной партии. Они приехали в Москву, записались на прием в Комитет Верховного Совета по законодательству, где я тогда работал. Предложили вместе с нами работать в России за отмену смертной казни. О моих убеждениях они узнали во время этой встречи. Просто такое счастливое совпадение. А может, и не случайно все это. Может, так Господь распорядился. До этого я уже пытался провести поправки в Уголовный Кодекс об отмене смертной казни, но они не проходили даже в нашем Комитете по законодательству. Верховный Совет не готов был к этому. Но мы не зря работали. Мораторий в конце концов существует. И Европейская конвенция по правам человека с соответствующим протоколом ратифицирована.

— 2000-й год завершился. Человечество перешагнуло в третье тысячелетие. Вам далеко не во всем мире удалось убедить людей не трогать Каина. Что дальше? Бороться за отмену смертной казни к 3000-му году?

— Мы не столь пессимистичны. Продолжаем свою работу. Встречаемся на международных конференциях. Кстати, не так уж и мало удалось нам сделать. Исполнение смертных приговоров остановлено в России с 3 июня 1999 года. Подобные решения приняты и в ряде других стран СНГ. Сейчас мы распространяем свое влияние на Америку, Китай, Японию, страны арабского Востока, где нас очень хорошо поддерживает Тунис. Прекрасная страна, там уже тоже нет смертной казни, в этом она пример для мусульманского мира.

— В интервью газете «Всполье» в октябре 93-го Михаил Митюков признавался: «Вопрос о Мавзолее, и в частности о почетном карауле, не единожды возникал и прежде. Как же решалась проблема? Все началось с письма Безрукова в администрацию президента…» Так это вы увели караул с Красной площади?

— Сознаюсь, но не каюсь. Меня постоянно выводило из себя, что чеканят солдатики эти 210 шагов, как подсчитал Роберт Рождественский, стоят там не шелохнувшись. А в это время в Александровском саду, у могилы Неизвестного солдата, горит Вечный огонь. Беспризорный. Венки стоят. Цветочки с прошлой свадьбы. Это как понимать? По всему миру ездишь, вроде бы везде почетные караулы у Вечного огня стоят. А у нас?

Написал в администрацию Президента депутатский запрос о переносе почетного караула. Через некоторое время ко мне, в Комитет по законодательству, поступает письмо помощника президента, ныне покойного Льва Суханова, с просьбой рассмотреть… мое же письмо о переносе караула. Стали готовить материалы. Запросили коменданта Кремля, подняли протоколы Политбюро, заседания еще аж СНК. Нет решения о выставлении у Мавзолея этого караула. Запросили Министерство обороны, у них тоже пусто. Так мы и не нашли никакого документа. После этого появился Указ не о снятии караула с Мавзолея, а о выставлении его у Вечного огня.

— Еще в 93-м вы с тем же Митюковым и другими вашими коллегами начинали работать над судебно-правовой реформой. Она благополучно заглохла. Если проводить ее сейчас, на ваш взгляд, что самое главное нужно сделать?

— Прежде всего то, что нам близко — принять Закон об адвокатуре. Отсутствие положений нормального Закона об адвокатуре ставит нашу страну в ряд нецивилизованных. Потому что мы в принципе живем в государстве, где отсутствует адвокатура.

— Едва вы переведете в такую плоскость свою озабоченность положением адвокатуры в России, как простой человек вам сразу заметит: а-а, вот какие адвокаты! О себе пекутся, закона им, видите ли, не хватает. Что вы ему ответите?

— Отсутствие Закона об адвокатуре означает в принципе полное отсутствие прав этого гражданина в его взаимоотношениях с чиновниками. Потому что бесправная защита, бесправный адвокат — это бесправные его клиенты. И еще я ему отвечу, что при Андропове и прочих правителях адвокат ничего не боялся. Этим мне советская адвокатура очень дорога.

— А чего сейчас страшится наследник Плевако?

— Того, что во время свидания со своим подзащитным в СИЗО ему подкинут наркотики и обвинят в том, что это он принес их. Он боится, что по телефону его прослушивают. Он опасается, что его, адвоката, ни за что могут задержать.

Кроме того, жизнь становится сложнее, и потребность в защитниках и консультантах все больше возрастает. А их все больше приходит на службу с разной степенью подготовленности, со своими этическими нормами, которые тоже как-то надо узаконить, поскольку должен быть какой-то четкий критерий для отбора людей на эту работу. Вот и выходит, что защита законодателями этих людей просто необходима.

Скажу больше. Мне приходится вести дела, где нашими клиентами все чаще становятся судьи. Кого-то сняла с работы квалификационная комиссия, кого-то ни за что уволили. Вот тут судья, оказавшись наконец-то в роли клиента адвоката, видит, как мало прав у его защитника.

Разве мы о себе печемся? Мы хотим, чтобы по этому Закону был регламентирован порядок оказания адвокатских услуг всем гражданам, их полной доступности независимо от положения в обществе. А то недавно встречаюсь я с известным человеком, Александром Борисовым — председателем библейского общества России, членом нашей комиссии по помилованию. К нему обратился бомж — не может выправить документы, получить паспорт. Приходит в милицию, те отсылают к адвокату. А ему с адвокатом даже расплатиться нечем. Кто защитит права этого человека? Если уж у адвоката не хватает совести его защитить, то пусть Закон обяжет, пусть Законом будет определена категория адвокатов, которой вменялось бы в обязанность защищать неимущих. Бесплатно.

— Вы так глубоко верите в то, что Закон примут и все у нас в стране в этой части образуется?

— Ни в коем разе. Во-первых, неизвестно еще, какой Закон примут. Во-вторых, когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет. Еще дедушка Крылов изволил заметить. Все эти альтернативные коллегии и неальтернативные… Это ни к чему. Я высказываю только свою точку зрения и никому ее не навязываю. По моему разумению, надо всем юристам объединиться и понять, что все мы работники правосудия — не юристы, судьи и адвокаты сами по себе, по своим цехам, а работники правосудия. В проекте Закона должен быть заложен дух заботы об интересах клиента, об адвокатской тайне, о порядочности, об этике. В соответствии с духом Закона и надо действовать.

— Вы прилагаете какие-то усилия, чтобы Закон об адвокатуре появился?

— Благодаря своей работе в комиссии по помилованию и контактам с правовым управлением, конечно же. Моими предложениями интересуются, их запрашивают — по любым законопроектам, в том числе и по этому.

— Коль вы снова упомянули о комиссии, скажите, в одном из последних громких дел о помиловании, американского бизнесмена Поупа, вы, конечно же, проявили снисхождение. Какими мотивами вы руководствовались в этом непростом случае?

— Во-первых, больной человек. Во-вторых, обязательным условием комиссии было, чтобы мы увидели приговор. Приговор ни в коей мере не обосновывал столь большой срок. В нем больше просматривалось лицо советского правосудия с его гримасой шпиономании. Это было очевидно. Во всяком случае для меня. Комиссия не имеет права оценивать законность и обоснованность приговоров. Но приговор не вступил еще в законную силу, и это позволило мне лично выступить против него.

— Представьте (только не пугайтесь), что в России снова восстановили смертную казнь. На ваших глазах убивают человека. Его приговаривают к высшей мере наказания. Вам и в этом случае не будет хватать доказательств, что перед вами убийца? Как вы поведете себя на комиссии по помилованию?

— После того как я слетал в Форос под водительством Руцкого, я уже ничего не боюсь. Есть замечательная советская песня «Я люблю тебя, жизнь», а в ней строка: «Все опять повторится сначала». Как всегда, на комиссии окажусь единственным, кто будет голосовать за помилование. Как всегда.