Кто Вы, господин Барщевский?

«Я убежден, что адвокатская профессия такова, что если ты перестанешь видеть, что у кого-то чему-то можно учиться, то профессионально сдохнешь».

Отправляясь на встречу с известным адвокатом Михаилом Барщевским, я, конечно, не шел открывать для себя «терра инкогнита». Мне было известно, что он сделал не только адвокатскую, но и научную карьеру, стал доктором юридических наук, академиком двух Академий — естественных наук и адвокатуры. Барщевский до сих пор остается не номинальным, а действующим профессором двух юридических вузов, заведует кафедрами. Кроме того, он совсем недавно стал обладателем престижной Золотой медали имени Плевако.

Но меня как журналиста интересовали не столько звания господина Барщевского, сколько его личность. Я хотел разобраться и в том, справедливы ли едкие высказывания коллег, то и дело звучащие в его адрес. Я хотел понять, почему одни снимают перед ним шляпу, другие с трудом терпят, а третьи органически не переносят этого человека.

И, наконец, мне хотелось разгадать главную загадку Барщевского: почему никого не оставляют равнодушными его высказывания и поступки, дерзость и безапелляционность его суждений, его обезоруживающая прямота? Втайне я рассчитывал получить прямой и честный ответ на вопрос: «Кто вы, господин Барщевский?».

Не тут-то было. Легко согласившись на интервью, Михаил Юрьевич обескуражил:

— О себе лично говорить не буду. Уже столько писано и переписано о моей персоне, что некоторые пассажи навязли в зубах. На все прочие вопросы отвечу с удовольствием.

— Хорошо! — согласился я, в тайне надеясь, что мне все-таки удастся «расколоть» Барщевского. — Давайте начнем с глобальных проблем. Как вы оцениваете состояние российского законодательства?

— Если скажу «плохо», это будет, наверное, слишком общий ответ. Сталин говорил, что критика, не содержащая позитивных предложений, сама по себе негативна. Недавно я разговаривал с человеком, который отвечает за координацию законодательных инициатив Администрации Президента России, Правительства, Государственной Думы и Совета Федерации. Когда он показал перспективный план законотворческой работы, разработанный с участием названных ветвей власти, у меня волосы встали дыбом. Я даже не представлял себе масштабов катастрофы нашей законодательной системы. Это работа лет на восемь вперед (при том, что наши депутаты, сенаторы и чиновники не станут отвлекаться на законы о пчеловодстве, а будут принимать только архиважные акты).

Парадоксально, но факт: в нашей стране нет ни одного института, который бы занимался стратегией законотворческой деятельности. Каждый вынашивает те проекты, которые входят в сферу его интересов. Все это сваливается в одну кучу, а затем Дума выдергивает то или иное по принципу, известному только ей. В результате мы до сих пор не имеем давно ожидаемой третьей части Гражданского кодекса. Нет закона об адвокатуре, проект которого безнадежно завис в Думе с 1992 года. Нет Земельного кодекса. Можно допустить, что данный закон не принимается по политическим причинам. Но почему так долго тянут с принятием аполитичной третьей части ГК? Я не называю множество других законов, которые сегодня необходимы как воздух.

— А если предположить, что все эти законы приняты. Страна сразу пойдет в гору?

— Не думаю. Ведь многие законы у нас никак не стыкуются друг с другом. Сегодня в России действует фрагментарное законодательство. У нас нет единого законодательного поля. Зато есть законодательная чересполосица. Это первая кардинальная проблема.

Вторая заключается в том, что у нас происходит рецепция иностранного права. Казалось бы, что в этом плохого? Почему бы не позаимствовать хороший опыт. Но и здесь мы действуем без оглядки. К примеру, какая-то часть финансового права строится по германскому образцу, а другая часть, например о банкротстве и ценных бумагах, по американскому. Сами по себе эти законы не плохи, но их сочленение-соединение не укладывается в нормальные рамки.

И дело здесь не только и не столько в терминологии, когда одни и те же понятия определяются разными названиями (законодательную технику можно исправить), сколько в принципиальных различиях правовых систем. Оказавшись на «не родном» законодательном поле, разнородные заимствованные законы начинают пробуксовывать.

Потому и вся наша законодательная система напоминает отечественный автомобиль, собранный из разнородных импортных деталей, — она шершава и не доработана.

В результате всякий раз, когда возникает нужда решить ту или иную проблему на стыке различных отраслей законодательства, создается тупиковая ситуация. Специалистов, способных в этом разобраться, в Москве, например, можно сосчитать по пальцам одной руки. Это катастрофа.

Простой пример. В нашу жизнь все более активно входит Интернет. Возникает множество проблем на уровне патентного права, защиты интеллектуальной собственности, авторского права. С одной стороны, Россия демонстрирует готовность цивилизованно решать все эти вопросы: мы подписали большинство международных конвенций в этой области. Но собственно российское законодательство здесь просто отдыхает. В проекте третьей части Гражданского кодекса вопросы защиты интеллектуальной собственности в Интернете тоже пока не нашли отражения. И как применять в России нормы международного права, ни-кто толком объяснить не может. Здесь уже оказываются затронуты вопросы обязательственного права.

— В чем, по вашему мнению, причина столь бедственного положения российского законодательства? Одна Дума приходит на смену другой, меняются кабинеты Правительства, люди в администрации Президента, а воз и ныне там…

— Причина не в том, что одна Дума плоха, а другая хороша, это правительство либерально, а это консервативно. Причина, на мой взгляд, в том, что в Правительстве и в администрации Президента нет структуры или лица, которые бы отвечали за законотворческую работу. При этом скверно то, что все экономические реформы Грефа, как они называются, обречены на провал до тех пор, пока не получат законодательного обеспечения. Но если этим обеспечением будут заниматься Греф и экономисты, то они станут писать законы под планируемую экономику. Такие законы тоже работать не будут.

— Почему?

— Потому что законы — это нечто стабильное, а экономика — нечто подвижное. Законы, которые пишутся под подвижную экономику, успевают устаревать до их принятия. Но ни Президент, ни премьер-министр этого не видят. Они говорят о правовой реформе. Но эта реформа пока не продвинулась ни на шаг. Потому что не сделано главного: не отлажены механизмы и технологии законотворческой деятельности.

— Однако рыночная экономика предоставляет широкий простор для практикующих юристов. За какие-то десять лет у нас возникла довольно мощная система юридического сервиса по сопровождению бизнеса. Ваше бюро, если не ошибаюсь, было одной из первых ласточек бизнес-адвокатских услуг?

- Да, мы причисляем себя к пионерам в этой области. Идея витала в воздухе. В 1989 году, вернувшись после стажировки из Америки, я понял, что рыночная экономика подразумевает такой юридический сервис, какой один человек, будь он семи пядей во лбу, предоставить не может. Будучи достаточно высокого мнения о своих познаниях, я понимал, что при всем желании смогу удовлетворить не более двадцати процентов потребностей моих клиентов. Юридическая консультация в своем классическом виде, где каждый адвокат сам по себе, тоже этого сделать не смогла бы. Нужно было собирать юристов, специализирующихся на определенных направлениях и в то же время способных решать комплексные задачи в общей команде. На западе — это обычная практика. Американская адвокатская фирма, в которой я работал, насчитывала около четырехсот юристов.

В июне 1990 года мы с моей партнершей адвокатом Ольгой Глазковой создали свое адвокатское бюро. На нас сразу же обрушился шквал проблем, главной из которых были кадры. И здесь мне помогла моя преподавательская деятельность в Московской юридической академии, откуда с четвертого-пятого курса мы стали приглашать на работу студентов. Многие из них стали полноправными партнерами бюро. Мы сами их растили и учили так, как, по нашему мнению, нужно растить бизнес-адвокатов. Классический пример — адвокат Артем Москвин. Он пришел к нам будучи студентом второго курса на должность курьера. Потом стал секретарем, помощником юриста, юристом и, наконец, партнером. Несмотря на юный возраст, он может помериться силами даже с очень опытными юристами.

И таких на фирме немало. Да взять хотя бы мою дочь Наталью. Она начала работать у нас секретарем, учась в восьмом классе. Правда, через какое-то время была изгнана за какую-то провинность (нашел-таки к чему придраться!). Очень переживала по этому поводу. И когда через год опала была снята, счастливее человека не было. Сегодня она уже полноправный партнер. Кстати, ушла в декрет всего за неделю до родов, а вернулась через две недели после них.

— Вы стали дедом в сорок четыре года?

- Да, у меня родился внук. Однако вернемся к теме разговора.

— Что значит быть партнером в вашей фирме?

— Практически все партнеры бюро и большая часть адвокатов являются аспирантами высших учебных заведений. Мы считаем, что настоящий адвокат должен быть адвокатом думающим — адвокатом-сапиенсом. А думающий адвокат — это человек, обладающий навыком думать. И в этом плане учеба в аспирантуре, защита диссертации — лучший вид тренинга.

Другая важная составляющая профессионального адвоката — умение писать и дисциплинировать собственные мысли. В обязанности наших адвокатов входит написание статей для специализированных изданий.

— Что заставляет вас придерживаться столь высоких критериев: личный апломб, профессиональная гордость или дышащие в затылок конкуренты?

— Я глубоко убежден, что при цивилизованном рынке каждый вид услуг должен быть высококвалифицированным или его не должно быть вообще.

— Но ведь нам до цивилизованного рынка, как до неба!

— Верно. Юристов стали выпускать чуть ли не половина вузов страны. В том числе и таких, где для этого нет никакой преподавательской базы. Уровень этих юристов понятен. Но они заполонили рынок юридических услуг, предлагая себя чуть ли не задаром. Понятно, что многие предприниматели стараются решать возникающие у них проблемы с законом, прибегая к услугам этих самых юристов, не вкладывая значительных средств. А беда в том, что ошибки юриста обнаруживаются, в среднем, через полтора-два года. К счастью, этот период сейчас заканчивается. Многие предприниматели, единожды обжегшись на неквалифицированных, но дешевых услугах, предпочитают все же обращаться за помощью к настоящим профессионалам.

Однако, как бы там ни было, проблема «сбыта» существует. Дело все в том, что все адвокаты — большие снобы. Ходить и предлагать свои услуги в нашей среде не принято. Не говоря уже о том, что в ряде развитых государств реклама адвокатских услуг запрещена законом. Между тем в нашем законодательстве разница между рекламой и информацией весьма условна. Но в порядке информации я утверждаю, что в нашем бюро работают адвокаты самой высокой квалификации, которых только можно найти в Москве. Есть еще несколько бюро, где работают адвокаты столь же высокого уровня.

— Вы можете их назвать?

— Пожалуйста. Это — «Резник, Гагарин и Партнеры», «Падва, Розенберг и Партнеры», «Городисский и Партнеры». Все остальное — по уровню ниже. Это не значит, что в других бюро нет высококлассных адвокатов или даже звезд. Но как команды — нет.

— Что значит адвокат с именем?

— В адвокатуре на сегодняшний день громких имен мало. Есть, к примеру, адвокат Якубовкий. Какое он имя себе сделал? Кучерена. Имя на слуху, но отношение к нему не однозначное. Я, например, к Толе очень хорошо отношусь, кто-то относится к нему очень плохо. Есть имена-символы. Это, на мой взгляд, Резник, Падва… Но что, к примеру, Коля Гагарин — более слабый адвокат? Да нет, конечно! А вот в среде судей, прокуроров называют уже другие имена. Там знают, кто такой Гагарин и Баренбойм. Там имя Якубовский вообще не фигурирует. А имена Барщевский, Падва и Резник отнюдь не в таком отрыве, как в общественном сознании. В среде адвокатов котируются такие имена, как Полякова, Свистунов, Таисия Лемперт, — это светила!

Что греха таить, популярность адвоката у публики подчас зависит не от качества его работы, а от умения себя подать. На телевидение приглашают тех адвокатов, которые умеют говорить образно, ярко, коротко и по делу. Но для суда совсем не обязательно, чтобы речь адвоката была произведением искусства и укладывалась в строгий временной норматив. Это желательно, но не обязательно. Например, в телевизионном суде присяжных я проиграл всего одно дело. Я знаю адвоката, который не проиграл ни одного дела в реальном суде присяжных, но с треском провалился, когда пришел на телевизионный суд. Здесь другая специфика.

— Но вы неплохо ею овладели. Любопытно, вы сознательно шли к тому, чтобы стать известным, или слава сама нашла вас? (Барщевский нахмурил брови, давая понять, что я нарушил правила игры. И я поспешил уточнить: «Речь идет только о способах стать знаменитым»).

- Нет, я не шел к этому сознательно. Но всегда считал извращенной ту форму скромности, которой нас учили партия и правительство. Одна моя партнерша, мудрейшая женщина, как-то сказала: «Завидую тебе — ты стопроцентно свободный человек». «Помилуй, говорю, в чем же, по-твоему, я свободен?» «Ты не стесняешься говорить о себе ни плохое, ни хорошее». Да, не стесняюсь! Я такой, какой я есть. Доволен собой или нет — это мои проблемы. Разговаривая с третьими лицами, я не выпячиваю свои достоинства и не скрываю свои недостатки. Я — самодостаточен. Может быть, именно поэтому журналисты часто просят меня прокомментировать те или иные политические события, сделать прогнозы. Я отказал в комментарии только один раз, когда речь шла о моем клиенте. В данном случае не мог выступить в роли независимого эксперта, потому что был адвокатом этого человека. Получая прямые и ясные ответы на свои вопросы, журналисты охотно обращаются ко мне в очередной раз. Возникает обратная связь. Они получают то, что им надо, а мое имя звучит чаще и чаще.

Я не вложил ни одной копейки денег в раскрутку своего имени. Не заплатил ни за одно интервью, ни за одну публикацию фотографии, ни за одно приглашение на телевидение. Не потому, что жалко, а потому, что это — мой принцип. Только неуверенные в себе адвокаты вкладывают деньги в саморекламу. Хотите писать — пишите, как считаете нужным. Потому что если я плачу, то вы пишете обо мне то, что я хочу, и так, как я хочу. Это не интересно. Гораздо интереснее читать о себе независимые материалы. Такие публикации раскрывают мне глаза на те вещи, которых я раньше не замечал.

(Как независимый журналист замечу: Барщевский кокетничал, запрещая мне задавать вопросы о его персоне. Он «сломался» на десятом вопросе.)

— Что значит быть самодостаточным?

— Об этом можно говорить часами. Но все же попробую объяснить.... Я знаю, что меня не любят многие мои коллеги. Однако это те адвокаты, которые профессионально находятся на среднем и ниже среднего уровнях. В то же время не могу утверждать, что меня не любят те юристы, которые добились такого же положения.

Причина в том, что мы продолжаем жить с установками того общества, которое сложилось за последние восемьдесят лет, где господствует принцип одесского трамвая: не высовывайся.

Отсюда вытекает следующий вопрос: должен ли я жить в ладу с общественным мнением или в ладу с собственной совестью? Однажды, не претендуя на лавры великих, я провел для себя параллель: Пушкина при жизни не любили, в общественном мнении он был плохой мальчик; Толстого — не любили, от церкви отлучали; Петра Первого при жизни не любили; в общественном мнении Сахаров был предателем Родины. И что? Скажите мне, кого вообще из известных людей, будь то политики, писатели, актеры, спортсмены, да кто угодно, — любили? Разве что хоккейного вратаря Третьяка и космонавта Гагарина. У всех других находили недостатки: этот по блату, а этот — нескромный человек, а тот злой. И у каждого общественное мнение выискивало что-то негативное. Поняв все это, пришел к выводу, что нужно прежде всего жить в ладу с собственной совестью. Как меня оценивают (если эти оценки даются в общих категориях: хороший-плохой, злой-добрый), мне безразлично. Но если оценки конкретны — готов выслушивать, готов аргументированно спорить или признавать свои недостатки.

Недавно про меня один адвокат сказал «Выскочка, но не без способностей». Вдумайтесь: кто такой выскочка? Это человек, который, обладая ординарными способностями, пытается выставить себя как неординарную личность. Если же у меня есть способности, позвольте поинтересоваться: они, что, не были реализованы? Если они не были реализованы к сорока годам, то что говорить про них? Если они были реализованы, значит — не выскочка. Правда, он свою точку зрения пересмотрел, когда встретился со мной на одном из процессов. От слова «выскочка» он отказался.

Я не считаю себя неординарным. Добился того, чего добился. Живу в ладу с собственной совестью. Делаю те вещи, которые считаю правильными и нужными. Это не значит, что они объективно признаны всеми правильными и нужными. Впрочем, философия учит, что объективной истины вообще не существует, есть только относительная истина. То, что сегодня кажется неправильным, завтра оказывается правильным. Вспомните Сахарова. Если же я допустил ошибку — это будет моя ошибка, а не общественного мнения, которое подтолкнуло к тому или иному решению.

— «Интересное дело» и «денежное дело». Насколько тождественны для вас эти понятия?

— Ничего общего. Как правило, они полярны. Бывают моменты, когда тебе работа приносит удовлетворение и интеллектуальное, и материальное. Но это происходит крайне редко. Бывают дела и интересные, и денежные. Но никогда не случалось того, чтобы я брал денежное дело и оно потом оказывалось интересным. Скорее наоборот: я брал интересное дело, а оно потом оказывалось денежным.

Нельзя сказать, что я вообще не принимаю денежные дела, которые мне не интересны. Но делаю я это крайне редко: раз в пять лет. И то, когда ситуация складывается так, что ну очень надо. Я веду только интересные дела, которые (как видно, мне везет), тоже приносят деньги.

Будучи молодым адвокатом, только придя в коллегию, я очень быстро раскрутился. Буквально в какие-то полгода. И уже тогда некоторые удивлялись, почему такой преуспевающий адвокат берет дела каких-то бабушек. К сожалению, многие забывают, что наша профессия гуманна. Если ты настоящий адвокат, ты обязан помогать людям. А как правило, в большей степени нуждаются в твоей помощи те, у кого нет денег, нежели те, у кого они есть.

Я не подвижник и не могу сказать, что беззаветно готов служить неимущим. Но помнить, как говорится, откуда «есть пошла Земля Русская», я обязан. Традиции российской адвокатуры членами Московской городской коллегии адвокатов в большинстве своем соблюдаются. И я не считаю себя отдельно стоящим.

— Есть ли в России адвокаты, у которых вы продолжаете учиться?

— Вопрос чересчур общий. Смотря чему? И да, и нет. Да — есть много адвокатов, у которых я учусь отдельным элементам профессионального мастерства. У кого-то лучше речь, у кого-то лучше жест, у кого-то более стройная логика, кто-то лучше, чем я, умеет работать с документом. Не могу сказать, что кто-то пишет лучше, чем я. Но журналистика давно стала моей второй профессией. Научная работа также предполагает хорошее владение словом. Однако многим другим вещам мне не стыдно учиться у коллег. Есть один адвокат, которого я считаю намного умнее и мудрее меня по жизни. Это не значит, что все другие глупее меня. Но учишься у тех, кто по уровню выше, чем ты, а не вровень с тобой или чуть выше. Я убежден, что адвокатская профессия такова, что если ты перестанешь видеть, что у кого-то чему-то можно учиться, то профессионально сдохнешь.

— Михаил Юрьевич, а как вы отслеживаете то, чему стоит учиться у других адвокатов? Ведь у нас пока нет сколько-нибудь полного источника информации об адвокатской практике.

— Первый и главный источник информации — ОБС (одна баба сказала). Второй — личные контакты. Довольно часто я с кем-то советуюсь и со мной советуются. И из таких разговоров получаю нужную информацию. И наконец — это пресса, телевидение. Но специального мониторинга адвокатских новостей не веду. Кроме того, знаю, на что способны мои коллеги. Зачем, к примеру, мне смотреть выступления Резника? Достаточно того, что я знаю, когда и где Гарик выступает. Я знаю, как Гарик говорит. Мне не надо слушать его двадцать пять раз. Мне достаточно было послушать его три раза, чтобы понять, что он делает так, как я не умею. Зачем тратить четвертый раз на то, чтобы убедиться в собственной несостоятельности? Не лучше ли потратить время на то, чтобы научиться тому, чего не умею. А если вдруг где-то обнаружится молодой неведомый гений — ОБС сообщит.

— Каким образом строится ваша деятельность? Сколько времени вы уделяете адвокатской практике, бизнесу, публичной деятельности, дому, друзьям?

— Не могу сказать, не веду учета. Что понимать под адвокатской практикой? Непосредственные выступления в суде? Выступаю крайне редко. По целому ряду причин. Те суды, где приходится выступать, — народные суды, в которых судьями работают по большей части мои бывшие студенты. Но, понимаете, положение адвоката, и по закону и по общественному сознанию, сегодня таково, что он оказывается в заведомо приниженном положении. Да, судья всегда выше адвоката! Это нормально. Но адвокат у нас чересчур уж принижен. Представьте картину: мой студент говорит мне «Сядьте, товарищ адвокат!» Ну что это?.. В общем, неприятный момент. Но это только одна сторона. Другая — не слишком интересно. Я люблю разрабатывать стратегию выступлений в суде вместе с коллегами по бюро. Но сама публичная драчка мне не интересна.

— Стало быть, вы даже не бываете на процессах?

— Как правило, не бываю. Хотя, конечно, случается. Еще свежо в памяти дело о выборах в Карачаево-Черкессии, которое рассматривалось в Верховном Суде России. Я представлял интересы Семенова. Когда закончил говорить речь, в зале раздались аплодисменты. Долгие, такие, что судьям пришлось наводить порядок. А ведь речь шла о выборах, а не об убийстве или ограблении. Горжусь. Но я должен здорово завестись, чтобы пойти на публичное выступление такого рода.

Если под адвокатской практикой понимать адвокатскую работу, то есть советы клиентам, консультирование, выработку позиции, разработку стратегии — занимаюсь этим постоянно и много.

Теперь о бизнесе. Бизнесом не занимаюсь вообще. Дал зарок себе, как бизнес-адвокат, бизнесом не заниматься. У меня нет акций, не держу ресторан, доходного дома не имею. С точки зрения менеджмента фирмы — управления бюро, да — занимаюсь. Но сказать, что получаю от этого удовольствие, не могу. Это просто необходимость, ответственность «за тех, кого приручили». Я позвал этих людей за собой (у меня работает сорок человек), значит, я должен организовать работу так, чтобы она была максимально эффективной как для клиентов, так и для сотрудников бюро и приносила им моральное и материальное удовлетворение.

Что касается публичной деятельности — она на виду. Занимаюсь ею действительно много. В публичной деятельности нельзя себя навязывать. Ко мне обратились — действую, как правило столько, сколько от меня просят.

Все оставшееся время — дом, друзья. Друзей у меня много, причем не только из адвокатской среды. Среди них много актеров, бардов, людей других творческих профессий. Когда мы собираемся вместе, то, как правило, не говорим о делах. Возраст не тот, устаем. И есть понимание того, что прелесть общения — в обмене духовными ценностями.

Дому я уделяю много внимания. Люблю быть дома. Я вообще человек очень домашний.

— То есть свободное время вы любите проводить дома?

— Я не понимаю, что такое свободное время. Для меня свободное время — это, например, поход в лес за грибами. А когда я дома — сижу в кабинете и все равно чем-нибудь занимаюсь. Дома люблю делать ту работу, которая не требует моего присутствия в офисе. Не приемлю термина «свободное время». Даже когда иду гулять с женой и собаками, думаю о каких-то своих вещах. Для меня нет такого — до шести работа, а после шести — не работа. У меня работа — двадцать четыре часа в сутки. Но это не значит, что все эти двадцать четыре часа я сижу за столом и что-то пишу. Я не случайно оговорился, что для адвоката мыслительный процесс — это тоже вид деятельности. Могу сидеть в сауне, и мне в голову может прийти какая-то мысль, которая потом превратится в статью.

— Кто ваша супруга?

— Преподаватель. Филолог. Юрист. В этом году мы будем отмечать серебряную свадьбу. Закончила иняз, преподавала французский в одном из московских институтов. Потом защитила кандидатскую диссертацию: кандидат филологических наук. После чего мы решили, что она готова стать студенткой первого курса юридического факультета МГУ. Она закончила юрфак МГУ и на сегодняшний день преподает в трех вузах наследственное и семейное право. Не очень любит, но может преподавать нотариат (получила лицензию нотариуса). Преподает здорово. Был случай, когда, являясь заведующим кафедрой, я в целях бытового комфорта сделал так, что мы с женой читали лекции в одно и то же время. Студентам было предложено разделиться: кто хочет — к этому преподавателю, кто хочет — к другому. На первой лекции у меня было восемнадцать человек, у нее — трое. На второй у нее — семнадцать, у меня — четверо. Полный аут. А недавно в одном из вузов, где она преподает, проводился рейтинг преподавателей. Она заняла первое место.

— Жена носит вашу фамилию? Как ее зовут?

- Нет, она носит свою фамилию. Зовут ее Ольга. Но фамилию я называть не буду. Она скрывает от студентов наши родственные связи. Вокруг этого иногда возникают комичные ситуации. К примеру, на лекции по наследственному праву ей задают вопросы. Она отвечает. Но если какие-то ей представляются очень сложными, она говорит: «Я посоветуюсь с Барщевским и отвечу вам позже». «А Вы что, с Барщевским знакомы?» — удивляются студенты. «Да так, немножко» — отвечает она.